— Не очевидно, — возразил Бьорн. — Не для меня. Здесь есть какая-то тайна.

Свет на мостике стал тускнеть. Откуда-то снизу зазвучал предупредительный звон. Орудия приводились в боевую готовность, рассчитывались данные для ведения огня.

Далеко впереди тонкой линией на самой границе видимости показались первые точки света, словно драгоценности, разбросанные по пустоте.

— Что ж, возможно и так, — выдохнул Богобой, в его голосе явственно слышалась радость. — Ну вот и враги, и я желаю узнать только, как они умирают.

Есугэй наклонился поближе к иллюминатору и смотрел, как равнины Чогориса превращаются в бледное пятно. Несколько секунд после взлета он мог видеть монастырь Хум Карта, раскинувшийся внизу во всем своем великолепии — старые башни киданей, тренировочные комплексы, сады со спелыми сливами. Золотые башенки блестели на солнце. Знамена духов хлопали на сильном ветру.

Затем все исчезло, растворившись в бледно-зеленой и коричневой дымке. Есугэй смотрел на протянувшийся по всему континенту всеобъемлющий Алтак. Только несколько клочков облаков скользили над степями, олицетворяя мимолетное на фоне бесконечности.

Из космоса все миры выглядели почти одинаково. Цвета менялись, но главные отличия были скрыты в деталях у самой земли — запахах, чувстве гравитации, ощущении ветра. Есугэй ступал по сотне разных миров, и ни один не был полностью похож на другой. Человечество распространилось по невероятно огромному числу планет, завоевывая каждую с безжалостным терпением и изобретательностью. Он пришел к пониманию, что это были характерные особенности их биологического вида.

Вскоре Чогорис перестал отличаться от любой другой планеты. Он утратил свою отличительность и превратился в бледную сферу, висящую посреди однообразной черноты освещенного светом звезд космоса.

Есугэй отвернулся от иллюминатора и сел в кресло. Ему никогда не нравилось покидать родной мир. До прибытия повелителя человечества, принесшего им Великий крестовый поход, Есугэй был вполне доволен границами, очерченными для них единственной планетой. Они сражались с врагами, разрушали королевства, охотились на дичь. Он никогда не хотел ничего иного. Хан был таким же.

Задьин арга вспомнил один разговор со своим господином при свете лун. Это случилось в старые времена, когда Хум Карта был в десять раз меньше и выстроен из красноватого камня, а не укреплен рокритом и сталью.

— Что мы будем делать после того, как подчиним всех врагов? — спросил Есугэй, чувствуя прикосновение к коже теплого закатного бриза.

Высокий и худощавый Хан гордо стоял у парапета в свете заходящего солнца. К тому времени он был повелителем целого континента, завоевателем народов хин-зан, кво, кидань, ниомен и сотни других.

— Отпустим их снова, — невозмутимо ответил он, сжимая пальцами красную балюстраду. — У меня нет желания становиться их повелителем.

Есугэй рассмеялся.

— Тогда зачем вообще завоевываем?

— Потому что мы должны.

Хан взглянул на небеса. Возможно, он знал, что скоро произойдет, прибытие, которое все изменит.

— Мы охотимся, потому что мы — охотники, — он поморщился. — Нет смысла говорить: «Вот оно, это конец, ты добился того, что собирался сделать». Мир вокруг тебя постоянно в движении. Ты движешься вместе с ним, или же тебя сметут.

Есугэй посмотрел на своего господина. Внешность Хана всегда потрясала воображение. Все в нем было выдающимся. Некоторые из людей орду уже называли его тенгри-хан, что было равносильно признанию божеством. Есугэй не осуждал их. Все они видели, на что способен Каган.

— Не знаю, верю ли я в это, — беспечно сказал Есугэй. — Вы правите землей отсюда до океана и не отдадите ее.

Хан обратил свой взгляд на задьин арга. Глаза также никогда не теряли своей ужасающей силы. Есугэй вспомнил, когда впервые увидел их, придя в себя в согретом костром гэре после того, как дарованные от рождения силы едва не погубили его. Глаза повелителя словно принадлежали богу: глубокопосаженные, изучающие. Безжалостные.

— Однажды отдам, — мягко ответил Хан. — Ты знаешь, чего я боюсь, Таргутай?

— Ничего.

— Только звери ничего не боятся.

Есугэй улыбнулся.

— Тогда дряхлости.

Хан кивнул.

— Ты действительно знаешь меня, задьин арга.

Он снова обратил взгляд на равнины.

— Упадок — это враг. Каждый низвергнутый нами император был жирным. Они достигли пределов своей власти и сидели на золотых тронах, удовлетворенные тем, что сделали, хоть в них все еще оставалась энергия. Когда мы пришли за ними, они едва могли поднять талвар.

— Вы не будете жирным, — заметил Есугэй. — Не думаю, что вы способны на это.

Хан пожал плечами.

— Мое тело возможно и нет, но разум?

Кажется, он вздрогнул, не от холода — все еще было тепло — а от недостатка движения. Есугэй и прежде замечал это: Хану необходимо было двигаться, быть в седле, преследовать кого-нибудь.

— Есть только одна непростительная ложь. Та, которая утверждает: «На этом все, ты — покоритель, достиг своей цели, и теперь все, что остается — это построить стены повыше и укрыться за ними. Теперь, — говорит ложь, — мир безопасен».

Хан покачал головой.

— Все императоры — лжецы, Таргутай. Безопасен, — он сплюнул на балюстраду. — Не существует более омерзительного слова.

Этот разговор состоялся более ста сорока лет назад. Конечно, с тех пор все изменилось, но Есугэй никогда не забывал о нем. Иногда он задумывался, может ли снова спросить об этом Хана, чтобы посмотреть, не изменил ли он свои взгляды. Задьин арга сомневался: казалось, что пылкость Хана была такой же частью него, как знак талскара на левой щеке.

Транспортный корабль приблизился к цели назначения и заложил вираж для захода. Когда в иллюминаторах пронеслись звезды, Есугэй краем глаза заметил реквизированный им корабль — фрегат Легиона «Серповидная луна», его стреловидный корпус резко выделялся своей белой окраской и золотисто-красной отделкой. На бортах гордо красовалась эмблема молнии — тысячелетний знак ханов.

Корабль выглядел быстрым, что для него и требовалось.

Шаттл устремился к верхнему ангару фрегата, ведомый двумя полосами стробирующих огней. Как только транспортник сел, Есугэй собрался с мыслями и, поднявшись, направился к посадочной рампе. Он задержался, чтобы одернуть мантию и взять посох, прежде чем выйти в ангар — внешний вид был важен, и, вопреки всему случившемуся, Легион по-прежнему считался со своими провидцами бури.

Внешние люки шаттла с шипением открылись. Ангар был ярко освещен, как было принято на боевых кораблях V Легиона. Каждая поверхность была до блеска отполирована и мягко блестела под светом висящих фонарей. Внутри пахло начищенной сталью, машинным маслом и фалангом — церемониальным ладаном киданей. По обе стороны рампы стояли навытяжку два ряда Белых Шрамов, прижав кулаки к груди в ритуальном приветствии.

«Они по-прежнему уважают нас, даже после всего безрассудства, — подумал Есугэй, спускаясь. Демонстрация уважения тронула его. — Я рад, что принадлежу такому Легиону».

Командир корабля склонил голову при приближении Есугэя.

— Добро пожаловать, задьин арга, — обратился он. — Ты оказываешь нам честь своим присутствием.

Есугэй поклонился в ответ.

— Я отвлек тебя от важных обязанностей.

— Ты спас нас от скуки. Мы счастливы, что ты с нами.

Они вдвоем прошли к выходу из ангара. За ними сервиторы приступили к разгрузке транспортника, вытягивая гравитационные ящики из грузового отсека.

— Итак, ты сможешь доставить меня на Чондакс? — спросил Есугэй.

Командир неопределенно махнул.

— Мы попытаемся, но ты ведь знаешь о штормах. Навигатор говорит, ничего нельзя обещать.

— Когда навигатор утверждал обратное?

— Верно.

— И теперь мы вместе, — добавил Есугэй. — Я уже давно не заглядывал за небесный покров.

— Это хороший корабль, — решительно заявил командир. — Ладный. Двадцать крупных боев после спуска, и по-прежнему ладный.